Бернарда - Страница 87

Но раскатывать никого не пришлось. Минутой позже пытавшийся заигрывать со мной парень, вернулся к своей компании, расположившейся слева от нас, и при первой же попытке катнуть шар неудачно подвернул ногу. То, с каким хрустом он на нее приземлился, заставило меня вздрогнуть: сломал, не иначе.

И в этот самый момент посреди толпы и звучащей музыки ко мне впервые закралось нехорошее подозрение. Подозрение, заставившее меня кивнуть собственным мыслям и холодно улыбнуться. Оставалось проверить: верна ли моя догадка.

Полчаса спустя я, стоя у бара, тихо скрежетала зубами.

Да, пришлось построить глазки, чтобы меня пригласили на танец, а потом терпеть на своем теле чужие, не особенно приятные руки, чтобы удостовериться в том, что тот бедолага, соизволивший отозваться на мой флирт, неожиданно оказался втянут в драку с какими-то подвыпившими незнакомыми парнями, после чего получил по голове бутылкой. Своих, чтобы не вмешивались, я предупредила сразу, сославшись на эксперимент, поэтому они лишь хмуро наблюдали за происходящим издалека. Что ж, пришло время с ними попрощаться и навестить кое-кого… Если этот «кое-кто» окажется на работе, значит, придется отвлечь, поэтому лучше бы ему в этот поздний час быть дома.

Он сидел передо мной в кресле, прикрыв лицо книгой, потягивая красное вино из бокала. Рядом с креслом, почти как в Реакторе, в воздухе висела полупрозрачная карта, на которою Начальник иногда посматривал. Полутемно, из освещения только ночник на старинной тумбе.

— Дрейк? — вкрадчиво поздоровалась я — и книга тут же ушла в сторону.

— Выпьешь? — не здороваясь и не выказывая удивления, спросил он.

— Нет. У меня к тебе вопрос.

— Я слушаю, — он снял с пуфа ноги, поставил их на пол и сложил руки на животе поверх пряжки ремня. Красивая серо-голубая рубашка, дорогая, ее я раньше не видела.

— Как ты думаешь, почему с тремя парнями, на лица которых я имела несчастье смотреть дольше тридцати секунд, произошли несчастья?

Начальник неопределенно качнул плечами.

— Совпадения?

Лицо его было ровным, но вот опасный огонек, светившийся в глубине глаз, выдавал с потрохами. И когда Дрейк потянулся за бокалом с вином, я холодно улыбнулась.

— Нет, это называется не так.

Он неторопливо отпил вина и улыбнулся. Красивый, опасный, зловещий.

— А как?

— Это называется вешанье лапши на уши.

— Что это значит?

— Так в моем мире говорят в том случае, когда один пытается убедить другого в неправде.

— Хм…

Непробиваемая аура властности и равнодушия — замечательное прикрытие для эмоций. Я сделала вид, что собралась уходить, сделала два шага вглубь коридора, затем остановилась и кинула на него насмешливый взгляд.

— Ах, да… забыла спросить. Каково это, чувствовать себя ревнивым идиотом?

И тут же увидела, как тень страдания пробежала по знакомому лицу. Какое-то время Начальник молчал, теперь улыбка его не была самоуверенной, она стала насмешливой и грустной одновременно. Почему-то в этот момент мне вспомнился страдающий от головной боли Понтий Пилат, стоящий на залитом лунным светом бетонном круге и смотрящий вдаль.

Я перестала делать вид, что ухожу, и приблизилась к нему.

— Это неприятно, — только и ответил он. — Но твои ухажеры останутся живы, у них незначительные повреждения.

Мне совершенно некстати теперь вспомнился фильм «Терминатор», в котором Шварценнеггер расстрелял толпу полицейских, затем просканировал ее электронным глазом и выдал заключение «Жить будут».

— Аллилуйя! — я не смогла удержаться от язвительного тона. — Но ведь они даже не поняли, за что пострадали. В чем был смысл?

— У них не было насчет тебя серьезных намерений.

— Ах, вот как? А у тебя есть?

Дрейк поджал губы; в его глазах снова мелькнула тоска.

— Извини.

Я любила его. И понимала каждое идиотское нерациональное и нелогично совершаемое им действие. И последнее извинение, в отличие от проявленной ревности, почему-то не принесло ни радости, ни удовлетворения. Любовь застилает разум, а неограниченная власть развязывает руки — опасное сочетание. Наверное, хорошо, что те парни пострадали не так сильно, как могли бы. Любовь Дрейка была настолько же опасной для этого мира, как и его гнев.

Сердце сжалось от жалости к себе и стоящему напротив мужчине. Он — красивый, умный, пусть даже немного жестокий — не заслужил того, через что теперь проходил. Поддавшись эмоциям, я шагнула в его сторону, желая прижаться всем телом, обнять, утешить, на мгновенье почувствовать его тепло.

— Переоденься в форму…

— Не надо, Ди, — Дрейк предостерегающе вытянул руку вперед — и я застыла.

— Почему?

— Не надо… — повторил он тихо. — И так больно. Я не железный.

Чувствуя, как глаза щиплет от слез, я подошла к столику, подняла бокал с вином, повернула той стороной, которой касались губы Начальника, и отпила глоток. Горьковато-сладкое, на вкус совсем как наша любовь.

— Мне пора.

Не глядя на него, я исчезла.

* * *

Мама звала меня назад. Протягивала руки и плакала: «Доченька, вернись, вернись, дочка…» И я шептала, что вернусь, конечно, вернусь, уже совсем скоро, что осталось совсем немного, и я обязательно что-нибудь придумаю.

А потом проснулась вся в слезах.

В комнате темно, на душе скверно. Канн сказал, что, возможно, остался один день на «F» и все будет кончено.

— Скоро, мам… скоро, — прошептала я освещенному первыми лучами восходящего солнца потолку, глотая слезы. — Как только все закончится, я первым делом вернусь домой.