Бернарда - Страница 46

Пусто, тихо, как в склепе.

Нет, кое-что он все-таки почувствовал.

Например, голод, сводящий живот, и занемевшие от долгого сидения в одной позе колени. Желание сполоснуть горло холодной водой и то, что сон пошел ему на пользу: тело отдохнуло.

Но боль не приходила.

Осторожно, словно ступающий по веревке канатоходец, лишенный страховки, Баал прислушался к внутренним ощущениям, поминутно ожидая, что залегшая на дно боль лишь играет с ним в поддавки. Сидит, затаившись за очередным поворотом, — мол, найди меня, болван. А если не найдешь, я сама на тебя выпрыгну. Вот сейчас! Нет, сейчас… Нет, еще чуть-чуть подожду… И точно выпрыгну! А ты думал?

Но то были игры сознания.

Сколько бы Баал ни пытался (на этот раз насильно) вызывать в памяти образ любимой некогда женщины, сколько бы ни старался думать о неприятной новости, выданной этим утром спецотряду, сколько бы ни опасался сковывающего сердца и душу страха, — ничего не происходило.

Казалось, тоска покинула его. Как уставшая от бесконечных пьянок никудышного мужа жена. Просто собрала вещи — и была такова. Сиди один: надоел.

Темноволосый мужчина недоверчиво потер лицо ладонями, затем наклонился вперед, поставил локти на колени и пропустил пальцы сквозь разметавшиеся по плечам локоны. Долго хмурился, пытаясь собрать воедино части головоломки и свои новые незнакомые ощущения.

Да, он пил. Надеялся, что, возможно, на этот раз напьется так сильно, что не сумеет проснуться. Но потом пришла Бернарда и пить помешала. Свое малодушное разочарование Баал помнил весьма отчетливо. А вот что случилось после?

Он говорил ей об Ирэне… Было больно. Как только подумал о том, что, едва воскреснув, ей предстоит снова умереть, почувствовал себя и того хуже. Было темно и страшно, боль пировала.

А потом был свет.

Женская рука на его груди — и тепло. Тихие льющиеся через сознание слова и слабое облегчение. Поначалу слабое. Но становившееся все сильней и сильней по ходу того, как эти странные слова вплетались в его голову, прорастая в ней звенящими лучиками-корнями.

В этот момент Регносцирос вспомнил все до мельчайших деталей.

Она стояла напротив него, окутанная сиянием. Желтоватым, ласковым, успокаивающим. И тогда он, давно повзрослевший мужчина, впервые за долгое время почувствовал себя маленьким и защищенным. Как хорошо… Как тепло. Кто-то заботился о нем, кто-то любил его таким, каким он был. Не винил, не упрекал, не боялся, просто любил… любил Баала. Нет, не как любовника и не как друга… А как-то иначе. Просто любил.

Какое-то время в комнате было тихо.

Как и в душе.

Прошла минута… другая… третья.

Затем за окном вышло солнце, осветив застывший интерьер; в этот момент на Баала снизошло окончательное осознание бьющейся в крови радости: боль ушла. Она ушла насовсем и больше не придет.

ОНА УШЛА!!!

Он едва сдержался от того, чтобы не заорать на всю гостиную, не впечатать кулак в ни в чем не повинную кожаную обивку.

— Не знаю, как ты это сделала, но ты это сделала… — прохрипел он, — чертовка, у тебя получилось!

Халк мог бы стереть память, но не излечить сердце. Дрейк, возможно, смог бы излечить (если только представить, что Баал когда-нибудь попросил бы его об этом. А он бы, конечно, не попросил), но у Начальника были свои, далекие от нормальных представления о том, что должен или не должен пережить на своем веку каждый человек. А она — эта новенькая со странным именем Бернарда — не стала задавать лишних вопросов, просто пришла и избавила его от боли. Просто взяла и сделала это.

Теперь, когда тяжесть, годами сдавливавшая грудь отступила, в ней появилось место для чего-то еще. В ней стало легко и свободно, ей не просто стало можно дышать — ей хотелось дышать.

С осторожным и трепетным благоговением вспоминая просачивающийся в тело свет от теплых рук, Баал покачал головой и пробормотал:

— Она точно ему пара.

Затем вскинул лицо, рывком поднялся с дивана и, чувствуя давно забытый прилив душевных сил, подошел к камину. Взял с полки осточертевшее фото, не удосужился даже вытащить его из-под стекла — так и выкинул, как было, заключенное в деревянную рамку, в корзину. Без сантиментов и сожалений.

После чего, чувствуя себя новым, заново родившимся, прошел на кухню в поисках чего-нибудь съестного.

* * *

Иногда я чувствовала, что расслаиваюсь: одна часть меня продолжала оставаться человеческой, простой и понятной, со всеми ее переживаниями и потребностями; вторая же часть, все чаще навещавшая мое сознание, казалась, не имела к человеческой сути никакого отношения. Ее не волновала суета и эмоции, не интересовал быт и связи, не занимало то, что занимало умы большинства людей в течение дня: что есть, куда пойти, что сказать, что сделать… Та часть была наполнена покоем, в ней не было вопросов, в ней существовали лишь ответы, которые никто не искал, потому как гармония — это не поиск, гармония — это конец поиска.

И, расслаиваясь, я чувствовала себя более цельной, чем когда-либо.

Человеческая суть, оставшаяся стоять маленькими ногами на маленькой земле, вопрошала: кто я? Зачем я? Чем я отличаюсь от других?

А в том бесконечном свете, где парила иная суть, оторвавшаяся от земли, было настоящее знание о том, «кто я». И что происхожу я из частиц света, образовавших жизнь, и что я — всего лишь одна из ее форм, на данный момент представленная телом Бернарды, находящаяся в конкретном мире, в конкретном временном отрезке. Слова иллюзорны и выражают лишь крупицы смысла, миллионную его часть, ими невозможно описать истины о том, что форму можно переродить, спираль времени разогнуть. Все можно изменить… Абсолютно все.